Форум » И целый мир в листе таится » Сборник ЕСЛИ » Ответить
Сборник ЕСЛИ
Зося:
Ответов - 1
Зося: "Большая мольберта" Сергей Токарев Когда ударная волна разворотила блиндаж, красноармеец Семен Платонов сидел у входа. Потому и выжил. Выжил, выполз, выплюнул песок и выхаркал красным на дымящуюся почву. Из кучи песка рядом торчали новенькие хромовые сапоги политрука товарища Седых. — Извини, товарищ Седых, - сказал Платонов, обхватывая первый сапог. – Тебе уже без надобности, а мне еще Дрезденскую галерею брать. Второй сапог дернулся и ударил его в подбородок. Семен опрокинулся на спину и увидел небо. По ляписной лазури ползли кляксами облачные белила. Где-то в вышине выл заблудившийся истребитель, как испорченный репродуктор. Куча песка зашевелилась, обнажив почерневшее лицо политрука с безумными глазами. — Суки! – сказал товарищ Седых, выдавливая себя на свободу. – Опять тяжелым калибром херачат. — Что это было, товарищ политрук? – спросил красноармеец Платонов. — Неконвенционное оружие. Большая Мольберта. Политрук протянул измазанную кровью руку. — Пойдем, товарищ! Нам надо найти профессора Швыдке. Он найдет способ, как остановить фашистов. Профессор Швыдке сидел у перевернутой полевой кухни и набивал перловой кашей пустые гильзы из-под снарядов для салютной пушки. — Столько мы не употребим, - сказал он. – Но солдатская каша может храниться практически вечно. Мы могли бы оставить капсулу времени для наших потомков, чтобы они отведали нашей пищи и узнали её сладость. Красноармеец Платонов запустил палец в одну из гильз, облизал его и почмокал. — Пригорела! – сказал он. – Жаль, что повара уже нельзя расстрелять. — Не время, товарищ, рассуждать о кулинарии, - сказал политрук. – Нам надо найти и уничтожить Большую Мольберту, пока она не прервала линию нашей жизни. Профессор, как это можно сделать? Профессор Швыдке уронил почти полную гильзу в озеро каши. Всплеснув руками, он погрозил кулаком в сторону запада. — Бесполезно! – воскликнул он. – Против нас – французские импрессионисты и немецкие модернисты! Против нас – беспощадный итальянский футуризм и жестокий испанский кубизм! Против нас – вся мощь европейской культуры! Политрук выдернул именной горн из кобуры. — Паникёрство! – процедил он, нацеливая оружие на профессора. – Я так и знал. Красноармеец Платонов прыгнул в сторону и упал, утюжа брюхом глину. Он зажал уши со всей силы, но мелодия боевого горна просочилась сквозь ладони, как сквозь рваную штанину. Семен скрипнул зубами, дернулся несколько раз и вытянулся. — Вставай, товарищ! – сказал политрук. – Музыкальная минутка окончена. — Ладно, товарищ Седых, ваша взяла, - вздохнул Семен. – Пойдем, убьем Большую Мольберту. — Убьем! Убьем!! Убьем!!! – взвизгнул профессор Швыдке. Очки на нем повисли наискось, словно сорванная взрывом фрамуга. Политрук поморщился. — Давайте без эксцессов, - сказал он. – Оставьте истерику гражданской интеллигенции. — Есть отставить! – выкрикнул профессор Швыдке и щелкнул каблуками. Семен уважительно посмотрел на товарища Седых. — Как только вас самих эта музыка не забирает? – пробормотал он. – Небось, на спецкурсах этому учат. — Тому есть две причины, - ответил политрук. – И первая состоит в том, что эффект любого воздействия на мозг со временем слабеет. Вспомни, как ты бежал покупать облигации первого займа. И вспомни, как второго. А третьего? — Верно, товарищ политрук! Эх, мне бы вашу голову! – восхищенно воскликнул Семен. – А что вторая причина? — Она заключается в том, что в детстве моем, которое прошло в одном из самых глухих уголков Сибири, мне наступил на ухо оголодавший медведь-шатун… Товарищ Седых не успел закончить. Небо потемнело, с холмов рвануло горячим ветром. Пылающая листва полетела в небо, как октябрьский салют. Никто из троих не устоял на ногах - все полегли мордой в землю. — Вот суки! – рявкнул Семён: – Решили нас к чертям собачьим заштриховать! Мол, была Расея-матушка красным пятном, а станет белым! — Не ссы, прорвемся! – сказал политрук. И, повернувшись к профессору, добавил: - Эй, человек, видевший Менделеева и Римского-Корсакова! Расскажи, как нам порвать эту Большую Мольберту! — Хоть я и чувствую готовность в сердце идти до конца, разум мой шепчет, что дело это безнадежное, - ответил профессор, протирая очки. — Вот как? — Да. Культура – это удел богатых. У них там, на Западе, любой нищий себе клизму из акриловых красок поставит и бац! Готов смертоносный концепт! Дюжины три как минимум ударной волной снесет, остальные сойдут с ума от ментальной радиации и заражения в течение года. Что мы можем им протипоставить, кроме горна-трехлинейки, да боевых барабанов? Ничего! — Но-но!.. — А ты не нокай! – закричал профессор. – Куда ты нас погонишь?! С шашкой на танк, с жестяным горном на симфонический оркестр, с барабаном на дискотеку?! А с мелками известковыми – на Большую Мольберту?! Русский – значит бедный! Значит, убогий! А культура – вещь вещественная, деньгами питающаяся, золотое вымя сосущая! Политрук размахнулся и произвел удар боевым горном в грудь профессора. Швыдке поперхнулся, замолк и завалился на бок. — Пойдем, - сказал товарищ Седых красноармейцу Семену. – Он нам больше не товарищ. Большая Мольберта уничтожила его мозг. Кряхтя и матерясь, Семен выполз из окопчика, потирая поясницу и посмотрел окрест. Дымились руины, на сгоревшем дереве ветер трепыхал обрывки полкового знамени. Культурный слой третьего краснознаменного полка превратился в пыль и пепел. — Пойдем, - повторил политрук. – Хоть надежды нет, но надо попытаться. Там, за холмами, сочится маслом Большая Мольберта. Блестят на ней мазки, каждый размером с воронку. И стоят под ней пьяные от вдохновения вражеские импрессионисты. Белая кость, тонкая рубашка, кружевные воротники. Одно слово – культура. Пойдем, товарищ, в штыковую с примкнутыми горнами. Пойдем, пока они не накатили третий этюд. Хоть умрем, да со своими песнями! — Русский, значит, бедный… - прошептал Семен. – Значит, нищий… Политрук нахмурился. — Нет, нет, товарищ Седых! – воскликнул красноармеец. – Просто… Я хотел лишь сказать… Эх, я даже спецкурсов не кончал, чтобы грамотно все обсказать. — Говори как умеешь! – приказал политрук. — Профессор говорил про нищих, последних нищих. Помните, у них, мол, если даже нищий клизму поставит и над холстом присядет, то уже дюжины две вперед ногами выносят! — Три дюжины… - прохрипел профессор в стороне, не поднимая головы. — Три! Три дюжины от клизмы!! Понимаете?! Политрук почесал затылок. — Ай да Семён, чертово семя! – вдруг закричал он. - А да сукин крестьянский сын! И ведь есть ещё время до последнего этюда! — Возьмите мой френч на пыжи, - прохрипел профессор. – Все равно он уже не новый! * * * И грянул гром. Мольберфюрер фон Холст поморщился. — Опять эти русские варвары пускают свои бессмысленные салюты! – пробормотал он. — Я думал, вы закатали их под грунтовку! – подобострастно выкрикнул старший этюд-мейстер. — Я тоже так думал. Разворачивайте этюдники, подносите тюбики! Мы сотрем их с лица земли и напишем свою картину... – сказал мольбертфюрер и вдруг осёкся. Руки его опустились, глаза замерли, а губы задрожали. И вместе с ними застыли все арт-зольдаты. Замер старший этюд-мейстер, остановился младший тюбик-юнга. На полпути к Большой Мольберте, как вкопанный, остановился бледный холстомер. Потому что там, на гигантском холсте с нарисованным новым смыслом жизни растекалось огромное бурое пятно из солдатской перловой каши. — Смертоносный концепт… - прохрипел фон Холст, пытаясь пошевелиться. Но грянул гром еще раз. И еще. И еще… А у далекой пушки за холмами плясали два чумазых обгорелых русских солдата. И уставший профессор, привалившись к колесу салютной пушки, сворачивал самокрутку. — Еще десять гильз, - сказал он. – Добавьте жару. — Остынь, товарищ Швыдке, - сказал красноармеец Семен Платонов. – Этим уже без надобности. А нам еще Дрезденскую галерею брать.
полная версия страницы